Факультет, где преподавали исследователи и первооткрыватели

Живя в Беларуси, я даже не слышала о таких специальностях, как океанология и океанография. Я ехала с золотой медалью в Ленинград поступать на журналистику. Председателем приемной комиссии тогда был географ. Я ему понравилась, и он меня уговорил: «Если вы хотите писать, что может быть лучше, чем географический факультет! Вы будете много путешествовать – на любое море, к Тихому океану, у вас будет столько впечатлений». Тогда мы жили за железным занавесом, и никто и не мечтал много ездить. Я была медалисткой, экзамены поэтому не сдавала, отличалась легкомыслием – и подала документы на геофак. И действительно, ни одного дня в жизни не пожалела. 

Это был Ленинградский государственный университет – тот самый, в котором учился Ломоносов. Там 12 факультетов, сейчас они другие, но тогда были и филологический, и географический. Ленинградский университет – это здание Двенадцати коллегий, которое было построено при Петре Первом на набережной Невы, где располагаются и Академия наук, и Кунсткамера. Коллегиями тогда назывались специальные объединения, которые потом превратились в министерства. По легенде, строительство было поручено князю Меншикову, но он первым делом отмахал себе дворец, заняв основную часть набережной, а на коллегии осталось лишь узкое место между Академией и дворцом. Поэтому получилось узкое, длиннющее – в два километра – здание со знаменитым университетским коридором, по которому в 20-е годы ездили на велосипеде.

На географическом факультете было десять кафедр, в том числе ботаники, гидрологии рек, морской гидрологии и океанологии, картографии. Все великие ученые, которые открывали острова и исследовали материки, преподавали на нашем факультете: Визе, полярный исследователь, Буйницкий, участник дрейфа ледокольного парохода «Георгий Седов». Это был очень сильный факультет, пока с этими учеными не покончили – большинство из них потом сидело в лагерях. Но тогда я увидела прославленных знаменитых людей, с которыми было интересно дружить. Поэтому я выбрала именно эту кафедру.

 

«Великие ученые, которые открывали острова и исследовали материки, преподавали на нашем факультете. Это были люди, с которыми хотелось дружить»

 

На океанологии мы два года, как в техническом вузе, изучали высшую математику, физику, химию и природоведческие дисциплины: биологию и морскую биологию. Ведь океанологи, кроме изучения состояния океана, занимаются численным программированием и расчетами, где как раз и нужны математика и гидродинамика. С первого курса у нас была геодезическая практика на собственной базе факультета под Питером. Мы делали карты. Это была очень интересная местность с выходящими на поверхность геологическими пластами – масса возможностей для изучения природы и обучения геодезии и картографии.

 

 

Практика на военных кораблях

Со второго курса океанологи должны были проходить практику в Финском заливе – в питерском яхт-клубе на маленьком кораблике под названием «Щепкин». Мы выходили в залив и учились работать с приборами. Как правило, первые исследования – это температура воды с поверхности и до дна, соленость, которая в океане составляет 35 ‰, в Средиземном море – 18 ‰, в Балтийском – 12 ‰, в Финском заливе – 1-2 ‰, а в Мертвом море – 350 ‰, в такой воде ты не можешь утонуть и болтаешься на поверхности. По солености мы рассчитывали плотность воды, которая является показателем течения. Ведь течения – это перенос и перераспределение вод, причина возникновения разных катаклизмов. Дальше мы изучали химический состав воды, брали анализы минимум по 50 ингредиентам. Я в океанологии с 50-х годов и прошла путь от измерения элементарных параметров до работы в Марианской и Филиппинской впадинах Тихого океана. 

На первой летней практике я была на Белом и Баренцевом морях. Ее мы проходили на военных кораблях, которые вообще-то не для этого предназначены. Больше всего меня там поразили нулевой быт и качка. Это был плоскодонный корабль, военный тральщик с огромной кормой. Она железная и покрыта специальной смазкой, чтобы не ржавел металл. На этой палубе устанавливались мины, там нет бортов, только леера (канаты). А мы со стеклянными приборами! И вот ты в унтах, прижав приборы к груди, катаешься, как на коньках, посреди бушующего моря, а через тебя волны перекатываются. Погоду же не выбираешь! Меня, на мое счастье, укачивало только в первый день. Мы работали вместе с биологами, ловили рыбу, выходили на сушу, удивлялись необычной природе.

 

«И вот ты в унтах, прижав приборы к груди, катаешься, как на коньках, посреди бушующего моря, а через тебя волны перекатываются»

 

Я обожаю Север. Я никогда не видела таких закатов: пастельные краски, бледно-розовый и сиреневый. Мы были там в белые ночи, летом. Ты на палубе стоишь, а солнце заходит, коснется края – и тут же начинает подниматься снова. Эта красота меня потрясла. Север меня пленил.

Так происходило каждый год: после сдачи весенней сессии мы разъезжались по всей стране на практику. Место для практики можно было выбирать. Были дефицитные места – например, многие хотели на Черное море. Там тепло, меньше штормов, можно загорать и изучать красивые города – гулять по Севастополю это тебе не по Архангельску с деревянными тротуарами. А я всегда была, наверно, романтиком. Я старалась уехать как можно дальше и на вторую практику отправилась на Дальний Восток.

 

 

Владивосток в 50-е

 

 

Разноцветные медузы, японские шхуны и экспедиции

Такой красоты и такого моря я никогда не видела! Японское море невероятное. Там плавают огромные, с таз, медузы всех цветов радуги. Там совсем другая рыба – лососевые. На рынках продавались полуметровые крабы. Идешь с рынка, несешь два краба. Сам Владивосток невероятный и своеобразный город, о котором можно долго говорить. Он находится на широте Крыма, и в нем должно было быть жаркое лето, но тут муссонный климат. Это означает непрерывный дождь и ветер с моря летом, а зимой, когда действует сухой антициклон, – дикий мороз до 40 градусов без единой снежинки. Холодрыга страшная. Летняя картинка: три месяца, начиная с мая, льет дождь. Причесок никаких! Ничего не держится. Бывает раза два в месяц день без дождя, и тогда ведь город выглядит ужасно: все открывают окна и все одеяла и подушки выкладывают сушить на балконы. Весь город похож на разоренный табор!

Бухта Золотой Рог очень красивая. Город расположен вокруг нее, довольно близко – сопки, на которых все живут. Сопки были распаханы, летом на них выращивали овощи, а зимой с них даже можно было съезжать на пятой точке – никаких фуникулеров тогда не было. Ну и конечно, Владивосток – это военно-морская база и кораблестроительные заводы. В городе всегда было много моряков.

На практике я была в Тихоокеанском институте рыбного хозяйства и океанографии. Мы пошли в первую настоящую экспедицию – ловили сельдь в открытом море. Проблема была в том, что раньше ее ловили у берегов, когда она к ним подходила, а потом появились специальные средства, тралы, позволившие делать это в море. В первых таких экспедициях мы и были. Кораблей тогда было мало, и мы ходили на японских рыболовных шхунах. Это было абсолютно некомфортабельно, хотя крепкая деревянная шхуна была устойчивой на волнах и обладала отличными мореходными качествами. Мы вдвоем с подругой жили в этой экспедиции в кубрике с матросами-мужиками – махорка и все остальное. Но самым трудным было ходить в туалет. Вот ходовая рубка, где находится капитан, перед ней часть палубы, а под рубкой – туалет. Таким образом, чтобы попасть в туалет, нужно было пройти через палубу, и все знают, куда ты идешь, шутят и развлекаются. Вообще же мы с матросами дружили, они защищали нас от всех и вся, помогали с лебедкой и другими силовыми работами. 

На японских рыболовных шхунах есть было нечего вообще. Выходя из гавани, мы привязали мясо на мачты, но оно стухло на второй день из-за жары. Мы были в экспедиции четыре месяца и ели советский борщ бурого цвета из стеклянных банок. Еще у нас был хлеб и, неизвестно почему, лимонная кислота – мы пили с ней чай. А вот когда осенью ходили на путину (сезон, когда интенсивно ловят рыбу) на лосося – набрали столько, что после того пира я до сих не могу слышать запах этой рыбы. Мы и уху варили, и икру ели тазами – прозрачная, розовая, очень вкусная. 

После того как я впервые увидела Владивосток, я им заболела. Мы закончили университет в 1953 году, в год смерти Сталина. И с этого года я жила во Владивостоке. Как отличницу, меня сначала распределили в институт в Ригу, это было шикарное распределение, элитное место. А я хотела во Владивосток. И тут оказалось, что одна из моих подруг по группе, которую как раз распределили туда, должна была выходить замуж за выпускника-моряка и никак во Владивосток ехать не могла – потеряла бы своего жениха. План был очевиден. Воодушевленные этой идеей, мы походили по инстанциям – и махнулись. Я уехала во Владивосток, а она вышла замуж и отправилась к мужу, который служил на Балтике.

Во Владивостоке я проработала три года. Я ни минуты не сидела на месте. Мы были молодые и бесхозяйственные. Зимой мы уходили в плавание, чтобы не топить печку – зимы были суровые, а во Владивостоке не было парового отопления. Мы работали в обсерватории Тихоокеанского флота, поэтому нам удалось ходить на военных кораблях. Исследовали Японское и Охотское море с заходами на Сахалин и Камчатку. Я обплавала там всё! Мы изучали океанографические данные, полученные разными странами, собирали ежегодники и вручную делали атласы для плавания в этих морях. 

 

«Зимой мы уходили в плавание, чтобы не топить печку – мы были молодые и бесхозяйственные»

 

Запомнился поход на путину в Охотском море. Огромный косяк идет через весь океан, чтобы метнуть икру в узкой, шириной с небольшую комнату речке Кухтуй. Когда косяк идет на нерест, над ним сначала появляется невероятная грозовая туча птиц. Они летят над косяком, и у верхних лососей выклеваны спины. Вся эта стая с шумом надвигается в речку, и ловить рыбу в это время можно мешками. На берегу устанавливаются столы и драги. Мы вытряхиваем из этих рыбин икру: нужно снять мешочки, очистить ее, протереть через драгу, чтобы мелкие кусочки ушли, и опустить в тузлук (раствор соли определенной концентрации). 

С городами же дело было худо. Мы жили за железным занавесом. Чтобы попасть в иностранные рейсы, надо было проходить КГБ – были десятки случаев, когда люди сбегали. Свободолюбивые люди того времени становились океанографами, уходили в рейс и в каком-нибудь проливе, где было соизмеримое с человеческими возможностями расстояние, прыгали за борт и уплывали. Все порты были для нас закрыты. Мы пополнялись водой или топливом, только стоя на рейде и с помощью катеров. На берег никого не пускали. Один наш беглец, университетский, уже в последние годы благополучно приезжал общаться на кафедру. 

 

Кадр из диафильма «Сорок рейсов "Витязя"» 

 

Атласы для подводных лодок

Через три года меня перевели в Петербург. Там у меня вышло две книги: атлас физико-географических данных Японского моря и атлас залива Петра Великого. Это потрясающей красоты залив, где на островах цветет лотос, где находятся всевозможные экзотические места и заповедники. Не описать! Представь картинку: ночь, наш кораблик стоит в красивейшей бухте, и молодой человек в блестящем черном облегающем костюме, ныряльщик, достает нам морских гребешков. А это самый вкусный моллюск! И мы тут же их варим, едим и любуемся на луну. Это было невероятно. 

 

«Ночь, наш кораблик стоит в красивейшей бухте, и молодой человек в блестящем черном облегающем костюме, ныряльщик, достает нам морских гребешков»

 

В Петербурге я начала заниматься разработкой атласов для подводных лодок. Изучала типы лоции, карты и интересные явления океанологии. Например, жидкий грунт: это скачок плотности воды на глубине, на который лодка может лечь, как на обычный грунт, и отдохнуть или спрятаться. Или подводный звуковой канал, слой воды со сверхдальним распространением звука. Лодка должна передвигаться скрытно, она очень редко поднимается на поверхность. При этом, чтобы не залезть в чужие воды или чтобы ее не уничтожили, она должна всегда знать, где находится, не показываясь на поверхность, где легко вычислить свое место по астрономическим данным. Поэтому в океанах устанавливаются акустические приборы, которые издают звук, принадлежащий только этому прибору, а лодка пеленгует. Определить положение этого подводного звукового канала – наша задача. Когда появились ЭВМ, я сделала на них первый атлас: собрала японские, американские и другие ежегодники, мы обработали их данные статистически и получили в электронном виде.

 

 

Экспедиция в Марианскую впадину

Я не теряла связи со своими друзьями, некоторые из которых работали в Москве в Академии наук и Институте океанологии. Они периодически приглашали меня в какую-нибудь свою экспедицию – так я попала в плавание, которое организовала ЮНЕСКО для изучения Марианской и Филиппинской впадин. 

Проблема, которая стояла перед экспедицией, была колоссальная. В то время, в 50-е годы, человечество начало заниматься исследованиями радиоактивности. Появилось много радиоактивных отходов, которые некуда было девать. Вопросом занялись ученые всех стран, где была атомная промышленность. Думали радиоактивные отходы класть в контейнеры и запускать в космос, но очень быстро поняли, что циркуляция атмосферы такова, что эти отходы упадут рано или поздно нам на голову. Потом решили захоранивать их в глубоководных впадинах океанах, чтобы они погрузились на дно и лежали там веками. В то время про океан было известно, что он активен только в верхних слоях. Думали, что только там возможны течения и перенос веществ, а в остальном это так называемая абиссаль, область, где нет никакого движения вод. Верхний слой – это 200 метров. Допускалось, что до 5 000 метров еще есть движение, но не глубже. Считалось, что вертикальной конвекции, т.е. обмена придонных вод с поверхностными, нет. Поэтому решение казалось очевидным: опустил и забыл.

В эту экспедицию нам был дан корабль «Витязь». Он достался Советскому союзу по репарациям после войны, немецкий корабль-фруктовоз в пять с половиной тонн водоизмещением. Шикарный корабль! На нем были даже невиданные в то время холодильники. Этот корабль был назван «Витязь» в память о первом «Витязе», на котором в конце XIX века на Дальнем Востоке ходил Степан Макаров, знаменитый адмирал, который стал настоящим океанологом, изобрел множество приборов и написал книгу под названием «"Витязь" и Тихий океан», по которой мы все учились. Он изобрел опрокидывающийся батометр. Если нужно взять пробу воды для анализа с какой-нибудь глубины – 200 метров или 5000 метров, ты опускаешь батометр – это такой бокал, которым набирается вода. Нужную глубину легко определить по глубомеру, но когда потащишь прибор обратно на поверхность, то он, пройдя все слои, наберет воду из каждого. Поэтому нужно было придумать батометр, который закрывается на определенной глубине и фиксирует набранную там воду – что и сделал адмирал. Еще он изобрел измеритель течения, разработал теорию непотопляемости и русскую семафорную азбуку. Он погиб во время Русско-Японской войны на броненосце «Петропавловск». 

 

 

Итак, мы погрузились на «Витязь», огромный корабль, на котором сохранилось немецкое белье и посуда. Там были музыкальный и шахматный салоны, шикарные каюты на двоих. Экспедиция длилась три месяца. Этот рейс был такой дефицитный, что академики пошли в него лаборантами. Общаться там было одно удовольствие, но и работали мы вахтами по 12 часов. Мы оказались в невиданной роскоши: с прекрасными приборами и глубоководными тралами, которые можно было опустить на 5 000 метров – это невероятно. И что они приносили из глубин! Мы все сбегались смотреть разборку трала. «Витязь» сделал много открытий. Мы нашли на больших глубинах, ближе ко дну Марианской впадины, следы кислорода. А кислород означает жизнь. Кислород в воду не может попасть никакими путями, кроме как с поверхности. Это означало, что есть вертикальный обмен. Биологи нашли еще и микробы, которые тоже свидетельствовали об этом обмене. 

Мы доказали, что контейнеры нельзя опускать. Для всей океанической жизни это имело огромное значение – не только в плане предотвращения радиоактивного загрязнения. Вдруг океан стал совсем другим. Это уже не замершая лужа, а что-то, что влияет на все процессы на Земле. Были открыты глубоководные течения в Атлантике. Впервые за триста лет замерз незамерзающий порт в Мурманске – оказывается, где-то в Северной Америке немного вильнуло течение Гольфстрим, и этого хватило. Или вильнул «японский гольфстрим», течение Куросио – и вновь появилась дальневосточная сардина иваси, которой не было пятьдесят лет. Это вековые миграции течений – и сразу все меняется. Вот что такое океанология. А есть еще приливы, которыми я потом занималась вплотную каждый день. Приливы доходят в сутки до 16 метров – такая огромная масса воды идет к берегу и обратно уходит, и при этом вычисляется с точностью до минуты.

 

 

«Витязь», на котором мы ходили, теперь стоит в Калининграде. Мы наконец поумнели настолько, что знаменитые корабли науки – «Красин», который спасал дирижабль «Италия», потерпевший катастрофу при возвращении с Северного полюса, «Седов», громадные яхты – становятся музеями, как «Фрам» Нансена в Норвегии. Я была в 22-м рейсе «Витязя».

Жизнь моя была так интересна с первого самостоятельного дня, что даже сейчас, когда мне на днях исполнилось 89 лет, я не могу это число отнести к себе. Я еще всем интересуюсь и все помню.