Найти свой идеальный проект

«В детстве я дважды падала в пруд вниз головой» – с этих слов начиналось мое мотивационное письмо. То самое, которое изменило все.

Я родилась в прекрасном городе на Волге – Ярославле. Летом мы с сестрой часто гостили на даче у бабушки с дедушкой. Я была настолько любопытной и жадной до исследований, что два раза действительно падала в пруд. Интерес к живой природе, ее красоте и многомерности с годами только увеличивался. После школы я поступила на биолого-химический факультет МПГУ и осталась жить в Москве. Я совсем не интересовалась педагогикой, но очень – зоологией, в частности орнитологией. 

Благодаря харизме и мастерству моего преподавателя в университете умеренный интерес к птицам трансформировался в глубокую, безусловную любовь. Примерно в этот же период я неожиданно открыла для себя международное волонтерство – доила коз на маленькой сыроварне в Черногории, помогала печь настоящий хлеб в Шотландии, путешествовала по Англии.

 

«Я открыла для себя международное волонтерство – доила коз на маленькой сыроварне в Черногории и помогала печь настоящий хлеб в Шотландии»

 

Большинство моих одногруппников сейчас успешно преподают биологию в школах. Я же после университета успела поработать бариста, поучиться дизайну и в итоге начала карьеру в сфере электронного обучения. По ряду причин мне пришлось отложить свою мечту, страсть и призвание, хотя временами я очень тосковала по миру, полному латинских названий и запутанных объяснений.

Кажется, впервые вакансию на свой ESC-проект я увидела в одном из телеграм-каналов. «Волонтерство в птичьей больнице, где добровольцы будут спасать птиц, пострадавших от плохой экологической обстановки» – так начиналось описание проекта. Я прочла его дважды, восхитилась, позавидовала, и из шутки отправила своему бойфренду. Его реакция меня поразила. «Ты с ума сошла? – написал он мне. – Отправляй и даже не думай. Они ведь ждут именно тебя!»

О программе European Solidarity Corps (ESC) я почти ничего не знала. Везде упоминалась насыщенная жизнь за границей, интересная работа, ежемесячная стипендия, новые друзья-иностранцы и постоянные путешествия. Казалось, надо быть как минимум гением – умным, настырным, везучим – с великолепным уровнем английского языка, чтобы стать участником программы. Конкуренция выглядела впечатляющей: я читала, как люди годами рассылают мотивационные письма и часто даже не получают ответа. Проекты с животными встречаются редко и разбирают их, как горячие пирожки.

В общем, затея выглядела настолько безнадежной, что я решила отнестись к ней, как к языковой практике и не более. Так я написала первое в своей жизни мотивационное письмо и отправила его вместе с резюме в «Сферу» – отправляющую организацию в России. Через два с половиной месяца мне сообщили, что я попала в шорт-лист кандидатов для интервью. А еще через месяц прислали приглашение на проект.

Всего с момента подачи заявки до мига, когда я приземлилась в Остенде, прошло около девяти месяцев. После конкурсного этапа много времени ушло на подготовку документов (за некоторыми пришлось ехать в Петербург) и оформление визы. Кстати, я стала «счастливицей», которая ждала паспорт больше двух с половиной месяцев. Но никакие передряги не помешали мне попасть на проект мечты. Так я оказалась на берегу Северного моря.

 

 

Маленький город, суровый климат и странный язык

Адаптации как таковой у меня не случилось. Видимо, сказался предыдущий опыт путешествий и волонтерства. Я легко приняла новую реальность: и невзрачный на первый взгляд Остенде, и довольно суровый местный климат, и этот странный язык (во Фландрии разговаривают на диалекте нидерландского). Конечно, некоторое время я упорядочивала новую реальность: открывала для себя любимые места и магазины, оформляла документы и охотилась за сим-картой. Но это были скорее хлопоты, приятные и не очень, которые везде примерно одинаковые.

Выглядевший в Google maps как персональный ад для моего внутреннего эстета, Остенде оказался городом, не лишенным души. Его улицы таят массу интересных деталей, от крохотных человечков-граффити до старых домов в голландском стиле. Так как я жила на окраине, каждая вылазка в центр становилась небольшим, но все же событием. А вот море было совсем близко – пять минут спокойным шагом, и ты смотришь на бездну красоты.

Но страна, язык, город и море были лишь приятными бонусами к основной цели – всепоглощающей занятости в реабилитационном центре для диких животных. Я приехала в самый разгар сезона: пациентов в центре было столько, что первые дни я просто офигевала от происходящего. Казалось, нет ни единого шанса узреть в этом мире хаоса хоть толику логики и порядка. Два здания, длинный коридор, куча комнат, впечатляющие ароматы. Свернешь не туда – попадешь в ад рассортированных полотенец. Откроешь не ту шторку – тебя сожрет баклан. Сделаешь одно дело – забудешь другие десять, которые тебе только что поручили.

Чтобы были понятны масштабы: примерно два месяца спустя я заметила, что по всему центру на полках, стенах и шкафах расклеены инструкции, рекомендации и короткие подписи на английском и нидерландском языках. Но из-за количества предметов и цветовых пятен на один квадратный дециметр ты просто не видишь эти бумажки. Первые недели я только запоминала, кто что ест и где что лежит. О каких-то более интересных вещах – патологиях, симптоматике и фармакологии – не приходилось и мечтать.

Но недели сменяли одна другую, и вскоре хаос выстроился в понятную и вполне структурированную систему. Больница имеет два здания: в первом (и основном) находится офис, магазин для посетителей и небольшая образовательная музейная выставка. Любой желающий может подняться туда и понаблюдать через стеклянную крышу, как работают волонтеры. Здесь же начинается «красная зона» – пункт приема животных, палаты стационарного лечения, отделение интенсивной терапии, ветеринарный кабинет-операционная, кухня и другие комнаты, например, для мытья и сушки животных. Увидеть все эти помещения изнутри можно только в составе экскурсии с гидом. Рядом с основным зданием располагается второе. Оно почти целиком состоит из вольеров разной величины, которые нужны для адаптации животных, готовых к выпуску. Кроме вольеров, там есть своя кухня и специальные бассейны для водоплавающих птиц.

 

Обычный рабочий день в реабилитационном центре для животных

Рабочий день начинается в 9:00. Путь от дома до работы занимает около пятнадцати минут на велосипеде. При попутном ветре можно было добраться за двенадцать, а борьба с ним увеличивает время в дороге пропорционально скорости ветра. И да, во Фландрии ветер дует всегда, и всегда сильный. В редкие дни удавалось его избежать, а в самые лютые ураганы даже городской транспорт ходил с перебоями. Велосипеды нам предоставила организация. Если честно, я опасалась, что не смогу после московского метро и привычки много ходить пешком крутить педали 7 дней в неделю. А учитывая погодные условия, шансы полюбить велосипед должны были снижаться каждый день. Но, вопреки всему, я быстро привыкла и навсегда влюбилась в каждодневные двухколесные приключения.

Итак, в 8:55 все должны появиться в полной боевой готовности перед огромной белой доской в коридоре основного здания. Белая доска – это план работы. Большая часть животных, расписание кормлений и дозы лекарств указывались на ней. Когда я увидела ее впервые, я подумала, что эти люди сошли с ума, решив, что это упростит работу центра. Но уже спустя неделю убедилась, что это именно так. 

На утренней летучке ведущий специалист (не всегда ветеринар, часто это был кто-то из состава сотрудников) распределяет нас по палатам и уточняет при необходимости состояние отдельных пациентов. Палаты для удобства называются по цветам: например, в «Коричневой» живут мелкие млекопитающие – ежи, зайцы и кролики, в «Серой» – водоплавающие и морские птицы, в комнате интенсивной терапии – «Зеленой» – выхаживают самых тяжелых пациентов, и так далее.

После все разбегаются по рабочим местам, как правило, по одному человеку на комнату. В течение дня есть два коротких перерыва по 15 минут и один часовой перерыв на обед. Время для отдыха фиксированное, но может меняться в зависимости от сезона: зимой, когда работы сильно меньше, кофе-паузы становятся длиннее. До обеда время уделяется в основном уборке, кормежке и уходу за пациентами. К обеду палаты должны, насколько это возможно, сверкать чистотой. Во второй половине дня проводятся несрочные операции, домывается миллионная птичья поилка, развешиваются сотни полотенец и повторно навещаются все пациенты. В 17:30 работа заканчивается и все разъезжаются по домам. Но такой идеальный сценарий частенько всем только снился.

На обед или кофе-паузу все собираются на человеческой кухне (да-да, есть еще животная кухня, есть и пить там запрещено, а неподготовленным людям лучше вообще не дышать). Там волонтеры и сотрудники на нескольких языках сразу обсуждают пациентов и всякие новости, поздравляют с праздниками, шутят и дополнительно распределяют задачи. Обед и перекусы я, как и большинство волонтеров, брала с собой из дома. Кофе, чай и печеньки для всех покупала организация. Перерывы были очень желательны, они спасали от перегрузки и срывов, а еще помогали отслеживать время, которое неслось со скоростью местных ветров.

 

Работа с дикими животными

В больнице всего девять штатных сотрудников, причем последние два прибавились лишь год назад. Организация почти полностью существует благодаря неутомимости местных волонтеров, всего около 50 человек. Все выполняют разную работу: одни ухаживают за животными, другие заведуют офисом и отвечают на звонки, третьи отправляются на выезды. Конечно, все волонтеры разом привлекаются лишь в исключительных случаях – на день открытых дверей или подобные мероприятия. На постоянной основе в больнице появляется до 20 человек, не больше 5-6 в один день.

Объем, скорость и специфика работы напрямую зависит от конкретной палаты: например, работая с голубями, будь готов в одиночку провести десятки (а то и сотни) кормлений через зонд в день. А если сегодня в твоей ответственности чайки, не забудь каждой из них дать лекарство от аспергиллеза. Но есть и единые правила для всех: не давать пациентам прозвища, не разговаривать и не гладить, а еще как можно меньше тревожить их покой. Большинство клеток и ящиков занавешены, чтобы минимизировать любой необязательный контакт с человеком.

В целом, кратко описать процесс работы можно так: ты целый день в темпе вальса готовишь еду, ведешь записи в медицинских картах, взвешиваешь пациентов, кормишь их через зонды и пинцетом, убираешь, моешь и дезинфицируешь все вокруг, получаешь производственные травмы, помогаешь в операционной, сверяешь план лечения по протоколам, используешь дедукцию в попытках понять, начал ли пациент питаться самостоятельно, непрерывно актуализируешь в голове всю информацию и не забываешь помогать коллегам, если они не справляются.

Чтобы все успевать, каждый из нас ежеминутно расставлял приоритеты. Между пациентом и грязью я всегда выбирала пациента. Между пациентом и тяжелым пациентом я выбирала обоих и как можно скорее. К сожалению, приоритеты волонтеров не всегда совпадали с приоритетами начальства: порой сверкающие полы были важнее пристального ухода за отдельными пациентами. Поэтому мы частенько балансировали на грани, пытаясь успеть все.

В высокий сезон это было невозможно физически: часто мы уходили домой на час-полтора-два позже. Работа выматывала еще и эмоционально: ужасающих воображение картин хватало с самого первого дня в центре. Чего только стоит история про то, как меня, только что сошедшую с трапа самолета, попросили помочь в операционной с гусем.

 

«Меня, только что сошедшую с трапа самолета, попросили помочь в операционной с гусем»

 

Это был дикий, серый, вполне жирный гусь, которому не повезло столкнуться с лисьими зубами. Бедняга остался с ощипанным и изранненым хвостиком, что, впрочем, не умерило его свирепости. Вид свежей рваной раны сразу дал мне понять, где я оказалась. Пока я держала потерпевшего, места укусов очистили, заштопали, а в конце еще и намазали медовой мазью. В этот момент я невольно вспомнила наше выражение «а попу тебе медом не намазать?» и почти рассмеялась. Впереди меня ждали открытые переломы, сочащиеся раны, паразитарные инвазии, гнойники, инфекции, и, конечно, смерть в разных ее проявлениях.

Животные умирали довольно часто. Как правило, они уже поступали в центр с критическими травмами или в состоянии, при котором реабилитация уже невозможна (например, из-за истощения). В этом случае после осмотра применяют эвтаназию. Конечно, если есть хоть небольшой шанс на спасение, его обычно дают. Исключение составляют сложные в реабилитации виды: бакланы, олуши, тонкоклювые кайры, краснозобые гагары и другие птицы. Для них существует точка невозврата, после которой даже теоретический шанс на выздоровление равен нулю.

Тут важно сказать, что основная цель центра, в котором я работала – реабилитация и последующий выпуск животных в дикую среду. Это означает, что просто быть жизнеспособным для пациента недостаточно, он должен уметь выживать без наблюдения и помощи. Резидентов больница не держит: редкие невыпускные животные отправляются до конца жизни в специальный зоопарк-заповедник, остальные либо умирают сами, либо их усыпляют после нескольких недель без улучшений. Звучит пугающе, но при этом успешных «выпускников» довольно много, хотя их количество очень варьируется в зависимости от сезона и характера травм.

К эвтаназии я с самого начала относилась достаточно спокойно. Конечно, это не было для меня чем-то обычным, когда я приехала, но спустя время я приняла это действие как одно из проявлений естественного отбора и гуманности. Позже выяснилось, что в этой работе есть вещи похуже эвтаназии. Для этих отчаянных ситуаций нашлось место в конце дневника, который я вела весь год. Так было легче проживать и отпускать их.

 

 

Три биолога на краю мира

Пережить все происходящее в одиночку я бы не смогла. Мне очень повезло с людьми, которые были рядом, когда дом был так далеко. Моя испанская семья. Марта и Лаура тоже приехали в Бельгию по долгосрочной программе ESC, но начали проекты немного раньше меня.

Все происходящее становилось легче с ними. Мы вместе ездили на работу и вместе возвращались домой. Вместе постигали тонкости зондировального искусства и вместе смеялись над рабочими курьезами. Вместе учили нидерландский и вместе коверкали английский. Делились лайфхаками и достижениями пациентов. Понимали друг друга без слов в моменты отчаяния. Даже после тяжелых рабочих дней, поужинав и приняв горизонтальное положение, мы, кто с пивом (Бельгия же!), а кто с чаем, взахлеб обсуждали работу, выводили собственные теории и обменивались опытом. Подарки судьбы друг для друга – три биолога на краю мира.

Наша компания быстро обросла новыми друзьями – местными ребятами и другими ESC-волонтерами. Мы жили вместе целую жизнь. Исследовали Бельгию и выезжали в соседние страны. Подтрунивали над бельгийцами и восхищались их акробатическому мастерству езды на велосипедах. Знакомились с культурами друг друга и разбивали вдребезги застарелые стереотипы. Устраивали уютные посиделки и гуляли в темноте вдоль моря.

Но все же большую часть времени мы жили втроем. У нас был общий дом, и каждая занимала отдельную комнату. Обставлены они примерно одинаково: односпальная кровать, шкаф, письменный и обеденный столы, кресло, полки для мелочей и маленькая кухонька. Моя комната была мансардной и самой маленькой из всех, но мне она очень нравилась. Общей гостиной в нашем жилище не было, поэтому мы ходили в гости друг к другу.

Работали мы по расписанию, которое составлялось заранее на недели вперед. Согласно правилам проекта, у нас была пятидневная рабочая неделя с двумя плавающими выходными. А еще нам полагался отпуск – примерно 24 дня в год, не считая государственных праздников. Большую часть проекта мы сами определяли и расставляли дни отдыха. Мне, например, было тяжело работать больше 3-4 дней подряд, поэтому я брала выходные по одному. А Лаура, наоборот, могла работать хоть десять дней подряд, но одного дня на восстановление ей было недостаточно, поэтому она соединяла их по максимуму.

Каникулы я проводила в путешествиях или летала в Россию. За год я побывала в Нидерландах, Германии, Франции и исследовала Фландрию вдоль и поперек. В последней любимых мест накопилось много: мне глубоко полюбился Гент, я таки очаровалась Брюгге, а Остенде и вовсе стал родным. В компании коллег удалось посетить другие реабилитационные центры, а в компании друзей – несколько национальных парков.

За целый год нам троим всего несколько раз удалось взять выходной вместе, а со строго фиксированным графиком, который ввели позже, эта возможность и вовсе исчезла. К счастью (хоть какие-то плюсы!), вскоре после этого грянул карантин, и мы провели друг с другом несколько недель в неторопливом домашнем режиме – на работу нам ездить было нельзя. Но это стало немыслимым исключением из правил, как, впрочем, и для всего мира. Обычно наши выходные редко пересекались, поэтому мы частенько устраивали себе одиночные приключения.

 

 

Путешествия по Фландрии

Во Фландрии сеть веломаршрутов и инфраструктура в городах (велодорожки, светофоры, парковки) развиты не хуже, чем в Нидерландах. Оно и понятно, ведь исторически и культурно эти области очень близки. Для многих здесь велосипед – основной и ежедневный транспорт. На нем едут на работу и в школу, подвозят детей в детский сад, прогуливаются с домашними животными и ездят в супермаркет. Как следствие, здесь есть самое главное – культура вождения, без которой все вышеперечисленное не имело бы смысла.

В первый же месяц я открыла для себя веломаршрут из Остенде в Брюгге и обратно. Получилось это случайно: гугл-карты показали странную дорогу и заверили, что путь в одну сторону займет меньше полутора часов. В битве осторожности и любопытства победило, естественно, второе. Без каких-то конкретных планов, подготовки и без интернета (местную сим-карту я получила только через три с половиной месяца после прибытия) в один нерабочий день я взяла с собой еду для пикника, оседлала байк и поехала в Брюгге.

В тот день меня не покидало ощущение, что я нарушаю некие правила. А еще он стал глотком абсолютной свободы. Я проехала больше 50 километров. В одиночестве гуляла по, вероятно, самому туристическому городу Бельгии, не понимая ни слова на нидерландском. Бесконечно фотографировала. Перекусила в маленькой забегаловке у канала. Впервые надолго застряла в винтажке. И бесконечно благодарила себя за две вещи: за смелость и за то, что мне интересно самой с собой.

 

 

Живые сокровища

Наверное, отчасти поэтому год и получился таким наполненным и осмысленным. Много дней я провела вдали от семьи, да и друзья не всегда были рядом. Иногда мы с напарницами так уставали, что у нас не было сил даже на поболтать после работы. А утром – снова в бой. Каждый день, в полусне продираясь на работу сквозь ветер, дождь, а иногда и мокрый снег, я ворчала на погоду и при этом была абсолютно счастлива. Я знала, что в серой комнате меня ждет баклан, пять чаек и лысуха. А если я попаду в коричневую, буду взвешивать маленьких ежиков, которые растут с невероятной скоростью. Или вот голуби в фиолетовой, которых я наловчилась кормить через зонд быстро и легко, несмотря на то, что их там уже больше пятидесяти. Я знала, что меня очень ждут там, в этих серых невзрачных комнатах, где в каждой клетке, в каждом ящике – самые настоящие, живые сокровища.

Вы когда-нибудь видели перо сипухи? Это же произведение искусства! А язык зеленого дятла? Это поразительно, как такой язык помещается в небольшой птице. Клюв самого свирепого пациента – большого баклана – при желании (а оно у него перманентное) раздробит пальцы рук, как орешки. А у ежей вообще у каждого свой характер и привычки! И когда вы встречаетесь взглядом, во время процедуры или при осмотре, ты понимаешь, что у тебя нет права на ошибку. Что ты здесь для того и есть, на этой самой земле, чтобы делать то, что делаешь.

Прекрасных моментов на работе было много. Например, когда обнаруживаешь, что еж начал набирать вес после недели его неутешительной потери. Или что канюк начал есть кормовых цыплят сам, без помощи. Или что состав крови у олуши изменился в лучшую сторону. Или что голубь, не менее половины которого штопали накануне больше двух часов без передышки, может ходить и даже ворчливо курлыкать. Или что морская чайка стала кусаться очень больно и теперь легко прокусывает полотенце и тонкие перчатки. Все эти моменты прекрасны, потому что дают надежду. Каждый синяк, каждая царапина, каждая ссадина на моем теле – подарок. Ведь это значит, что они живы, что у них есть силы защищаться, есть силы выжить. Жить.

Но особенно прекрасны моменты, когда после дней, недель, а иногда и месяцев реабилитации каждое неповторимое сокровище отпускают домой. И вот тогда ты понимаешь, что все не зря. Что каждый синяк, царапина и ссадина – не зря. Что Бельгия – не зря. Что учеба, все усилия, поражения и победы – тоже не зря. Все ради момента, когда ты – это ты, а мир вокруг тебе улыбается.

 

«Особенно прекрасны моменты, когда после дней, недель, а иногда и месяцев реабилитации каждое неповторимое сокровище отпускают домой»

 

Последний месяц оказался самым тяжелым. Марта, Лаура и многие ребята из нашей компании уехали домой, и я осталась жить одна: новые ESC-волонтеры не могли приехать из-за локдауна. Передвижения по стране тоже ограничили, а ведь у меня был целый список того, что хотелось успеть до возвращения в Россию! Спокойно готовиться к отъезду тоже не получалось – уехать можно было только вывозным рейсом, обстановка постоянно менялась. В довершение ко всему, я полгода не видела близких, а когда ты одна, это ощущается особенно сильно.

На плаву меня держала только работа и созерцание прекрасного вокруг. За год изменились мои ценности и восприятие мира. Я успела разочароваться во многом: в культуре, в людях, в системе, даже в себе. Но я ни разу не разочаровалась в той части работы, которая касалась животных. Даже последние недели я работала все с тем же огнем внутри, правда, намного увереннее и техничнее. 

Я думаю, что интересное дело, которое дарит радость как тебе, так и окружающим тебя людям – это самый важный критерий при выборе проекта. Точка на карте, конкретная страна или размер стипендии вряд ли смогут дать такую наполненность и ощущение свободы, как работа, в которой ты чувствуешь себя на своем месте. Каждый день. В любую погоду. А невероятные, потрясающие люди есть везде, и с ними возможно все: и красивые места, и незабываемые приключения, и бесценные воспоминания. Я это точно знаю.

 

Фото: Айно Туркина, Unsplash