Cuba Libre длиною в год

В 1989 году писательница Алена Браво вместе с мужем и дочкой уехала на Кубу и больше года провела в Сантьяго-де-Куба – «восточной столице» страны и «колыбели революции». Специально для 34travel Алена вспоминает о трудностях жизни «совкубинки», удивительном миксе коммунистической идеологии и вуду, культурных шоках, попытках побега и отношениях с местными.

Алена Браво, беларусская писательница, журналистка. Автор книг «Комендантский час для ласточек» (2004), «Рай давно перенаселен» (2012), «Прощение» (2013), лауреатка независимых литературных премий. Повесть «Комендантский час для ласточек» основана на дневниках, которые писательница вела на Кубе.

Очарованная Кубой

На Кубе я оказалась в июле 1989 года в роли «совкубинки» – советской жены кубинца, так нас называли советские дипломаты в консульстве. Для местного населения мы были sovieticas, то есть «русские, советские». В самих названиях присутствует определенная амбивалентность – отношение к нам было неодназначное. Для работников консульства мы были проблемным и не очень желанным контингентом, которому нужно было вежливо улыбаться, присылать приглашения на мероприятия, но всячески избегать какого-либо действительного сближения. И когда мы требовали равных прав с советскими специалистами, которые работали на Кубе, и их женами, то нам вежливо напоминали, что мы и наши дети лишь формально советские граждане.

Со своей стороны, местное население относилось к нам довольно настороженно: для большинства кубинцев мы были гостьи из страны, которая на тот момент, по словам Фиделя Кастро, изменила социализму и коммунизму. В СССР шла перестройка, власти отказались осуществлять регулярные донорские вливания в экономику «16-й республики» – так в шутку жители СССР называли Кубу. В результате кубинская экономика просто развалилась. Фидель Кастро в ответ объявил в стране «особый период» – жесткую карточную систему в сочетании с милитаризацией всей жизни и идеологическим противостоянием новым веяниям из Москвы. Считалось, что мы, приехавшие из СССР, плохо влияем на патриотически настроенных кубинцев, которые должны были демонстрировать постоянную готовность умереть ради дела социализма.

С будущим мужем-кубинцем познакомилась в БГУ, он учился на физическом факультете, я получала специальность журналиста. В нашем студенческом общежитии кубинцам для идеологических потребностей было выделено отдельное помещение, в СССР такие назывались «ленинскими комнатами». Я приходила туда по приглашению моих кубинских друзей, рассматривала фотографии белых домов и пальм на фоне нереально синего неба, портреты Фиделя, Че Гевары, Камило Сьенфуэгоса и других революционеров. Была очарована испанским языком, часами слушала пластинки с голосами кубинских певцов Сильвио Родригеса.

С одной стороны покрытые пылью декорации белорусской провинции, с другой – зовущая к неведомому фотография Че, романтика революции в далекой стране

Контраст с серой отечественной повседневностью был мощный. С одной стороны, покрытые пылью декорации белорусской провинции, куда предстояло вернуться после получения диплома, с другой – зовущая к неведомому фотография Че, которую подарил миру Альберто Корда, романтика революции в далекой стране. Я видела, с какой искренностью и страстью кубинцы говорили про свою революцию – и почему-то верила, что за этим – настоящее. 

«Совкубинки»

Действительность очень быстро развеяла иллюзии. По приезде на Кубу постоянно искала работу, ходила по разным учереждениям и организациям, но найти хотя бы что-то сезонное или малооплачиваемое стало невозможно – советских женщин перестали принимать на работу. Поэтому в основном занималась воспитанием дочери, посещала школу для иностранцев, где изучала испанский язык и историю Кубы. Дружила с кубинскими художниками и артистами, многие из них были женаты на моих соотечественницах. Ходила на выставки, в музеи. И, конечно, много времени проводила в очередях за продуктами вместе с другими женщинами. Очереди – это такое место, где ты узнаешь про людей и страну намного больше, чем из газет или справочников. 

Много читала, в основном то, что вышло в конце 80-ых – во время перестройки и гласности: прозу Солженицына, Шаламова, Рыбакова, Набокова, Платонова, Замятина, Булгакова. В Советском Союзе эти книги оставались дефицитом, а на Кубе свободно продавались в русском книжном. Покупали их, как правило, граждане СССР. Возможно, власти не догадывались, что эти книги тоже несут подрыв идеологических устоев. 
Идеологическое давление в стране было очень велико. И когда кумир кубинцев, Фидель, говорил с трибуны: «СССР нас предал», – люди ему верили.

Вдвоем с другой беларуской – женой крупного функционера Компартии Кубы, мы (разумеется, когда пламенного коммуниста не было дома) слушали американское Радио Марти. Плотно закрывали окна и двери, чтобы соседи не донесли в комитет обороны революции. Кубинское правительство глушило передачи Радио Марти – а это был, по сути, единственный правдивый источник информации на Кубе в ту пору. Довольно забавный факт, что советские газеты и журналы, вроде «Московских новостей» или «Спутника», были запрещены наравне с американским радио за подрыв идеологических устоев социализма.

Советские газеты и журналы, вроде «Московских новостей», были запрещены наравне с американским радио за подрыв идеологических устоев социализма

Раньше или позже все женщины понимали, в какой западне оказались. И когда приезжала очередная «новенькая», первое, про что ее спрашивали – есть ли ей куда вернуться. «Нет» часто означало пожизненное заключение на острове. Когда кому-нибудь представлялась возможность покинуть Кубу – как правило, купив билет на самолет в Москву, – в кругу жен-эмигранток обсуждался вопрос, не попросить ли политического убежища в Германии или Ирландии, покинув рейс во время пересадки в аэропортах Кёльн или «Шаннон». Многие решались на это. Самые отчаянные пытались покинуть «остров Свободы» через Флоридский пролив – добраться до побережья США и осесть в Майями, где у многих кубинцев жили родственники. Люди плыли на резиновых камерах и лодках. Многие погибли, многих выловил кубинский патруль возле своих границ, а это грозило тюремным заключением.

Я видела, что все мои новые подруги мечтают уехать, но не все могут. Сбежать тоже было непросто: ребенка, рожденного от кубинца, нельзя вывезти из страны без разрешения мужа. Это заставляло многих женщин оставаться на Кубе, даже когда семья распадалась. И ждать, пока сыну или дочери исполнится 18. Чаще сыну – с мальчиками отцы-кубинцы расставались особенно неохотно. Я тоже получила разрешение лишь на гостевую поездку на родину, на три месяца, – а потом просто осталась дома. Мой муж по-прежнему верил в революцию и возможности переехать жить в СССР даже не рассматривал. Однако экономические трудности заставили многих вчерашних революционеров изменить свои взгляды. 

Помню, когда летела домой, со мной в самолете оказалась пара – кубинец с афроамериканской внешностью, женщина из сибирской глубинки и двое их детей. Смотрела на них и думала – понимает ли эта женщина, с чем столкнется она и ее семья по возвращении? Толерантной страной СССР назвать было нельзя: в Минске конца 80-ых, например, нашим девушкам неслись в спину ругательства, а то и комья грязи летели, если они просто возвращались с занятий вместе с темнокожими кубинцами. Та сибирячка, безусловно, была очень смелой.

В Минске конца 80-ых нашим девушкам неслись в спину комья грязи летели, если они просто возвращались с занятий вместе с темнокожими кубинцами

Так я вернулась в СССР.

На Кубе после этого бывать не доводилось и, честно говоря, нет особого желания. Через интернет поддерживаю связь с кубинцами – родственниками дочери, с бывшим мужем: все они теперь эмигранты. Знаю, что в стране начались перемены, но очень медленные. Потихоньку начинают разрешать частную инициативу. Но люди живут так же тяжело. Общество остается закрытым. Например, всего несколько лет назад на Кубе появилась возможность пользоваться интернетом. За пользователями осуществляется жесткий контроль. Еще три года назад, если кубинец слишком часто посещал «подрывные» сайты, к нему приходили, проводили беседы и ставили «на карандаш».

«Социализм или смерть!»

Оказавшись на Кубе, я была поражена тем, что в чужой для меня действительности выявилось столько общего с брежневским периодом отечественной истории, который принято называть застойным – все эти собрания, марши, «пятиминутки ненависти» набили мне оскомину еще в школе. Я как будто оказалась во времени, которое уже прожила, но с новыми декорациями и новыми святыми от идеологии. 

Приводило в ужас несоответствие жизнерадосности кубинцев их политическому фанатизму. Все эти лозунги с альтернативой «или смерть!» – они висели даже на роддомах.

Все эти лозунги с альтернативой «или смерть!» – они висели даже на роддомах

Многое в местном образе жизни вызывало культурный шок. Например, две разных очереди в магазине – для мужчин и для женщин. Удивляло сочетание религиозности кубинцев не только с коммунистической идеологией, но и с чародейскими техниками вуду, к которым относились как к чему-то бытовому. Можно сказать, колдуны вуду были для местного населения вроде психотерапевтов – едва ли не в каждом квартале жил такой «специалист», к которому обращались по необходимости. Я случайно оказалась свидетельницей того, как две женщины, пытаясь отбить друг у друга мужчину, посещали одного и того же колдуна. И хитрец принимал обеих, так как обе щедро ему платили. У истории трагическое завершение – мужчина не достался никому: у него помутился рассудок...

Выводили из себя политические демонстрации, хотя порой напоминали карнавалы. Ужасала милитаризация жизни, которая начиналась с младших классов школы, этот обязательный «человек с ружьем» в букваре.  

Газеты и телевидение были переполнены пропагандой экономических успехов социалистической Кубы, а люди ходили по улице в вязаных тапочках на картонной подошве. Неотъемлемая часть жизни на Кубе начала 90-ых – бесконечные очереди за самыми простыми вещами. Чтобы получить 200 граммов хлеба – дневную норму на человека – нужно было выстоять несколько часов, притом что на улице не менее +36. На тридцатом году революции система жесткого карточного распределения продуктов все же иногда допускала «свободный выбор» – можно было получить один бифштекс или одно куриное крылышко в неделю. Или сделать «осознанный, независимый выбор» между жменьками гороха и фасоли.

Газеты были переполнены пропагандой экономических успехов, а люди ходили по улице в вязаных тапочках на картонной подошве

В памяти осталась черная, как нефть, вода в порту Сантьяго-де-Куба – население имело очень смутное представление об экологии. Часто случались аварии на транспорте и в промышленности – станки и агрегаты, когда-то поставленные из «братского СССР», были разукомплектованы и разворованы. Отношение людей к работе было весьма прохладное – да и зачем показывать трудовой энтузиазм? В зарплатах уравниловка, в магазинах обязательный продуктовый паек, а больше все равно ничего не купишь. Зарплаты были очень маленькие – около $ 10 в эквиваленте.

За фасадом же официальной пропаганды про успехи – и международный наркотрафик, и «оборотни в погонах», и секс-туризм, и проституция, которая, между прочим, официально запрещена в стране. Но это – официально. В реальности советские мужчины – моряки, инженеры и другие специалисты – как с цепи срывались, оказавшись вдруг под мирными пальмами и деревьями гуайява. А искусительные островитянки занимали первую строчку в мировом рейтинге по количеству абортов.

Пить пиво, танцевать и ни о чем не думать

Кубинцы очень доброжелательны. Любят детей – своих и чужих, трогательно заботятся о престарелых родителях. Я не заметила видимых проявлений расизма, хотя Куба еще тот тигель, где смешаны самые разные этносы.

К сексуальным меньшинствам относились достаточно терпимо. Конечно, зацикленные на мачизме парни могли что-нибудь оскорбительное сказать геям и трансвестистам, которые свободно разгуливали по улицам, но не более того.

Шикарная природа, райские уголки – об этом много написано в туристических проспектах. На Кубе достаточно высокий уровень медицины и низкий – криминала: поздно вечером можно было гулять по улицам спокойно.  

Но вот когда я начинала «идеологическую диверсию» – рассказывала, как люди в других странах избавляются от своего коммунистического прошлого – лица становились каменными. Лучше пить пиво, танцевать и ни о чем не думать. Вечером в парке Карлоса Мануэля де Сеспедеса отдыхали, играли на гитарах и маракасах, танцевали, флиртовали целые компании жителей Сантьяго. По таким правилам жило большинство и, насколько я знаю, и теперь живет.

Мифы бессмертны

В начале 90-ых я была настолько наивна, чтобы считать: после того, как злодеяния сталинизма изобличены, а крах советской системы показал, что бывает, если основывать отношения в обществе на лицемерии, подобное больше не повторится. Рухнули коммунистические режимы в странах постсоветского блока, и поэтому то, что происходило на Кубе, казалось ошибкой, которую можно исправить, только нужно донести до людей правдивую информацию. Я и старалась это сделать, но кубинцы в прямом смысле закрывали руками уши. Меня понимали только те, кто закончил университеты в СССР времен перестройки. Это поколение кубинцев – особенное. Они возвращались домой и смотрели на все другими глазами. Многие стали настоящими нонконфомистами, но в государстве, где правильной признается лишь одна идеология – официальная, ничего не могли сделать и были вынуждены эмигрировать

Нужно донести до людей правдивую информацию. Я старалась это сделать, но кубинцы в прямом смысле закрывали руками уши

Сегодня мои кубинские друзья по университету где только не живут – в Мексике, США, Испании, Швеции, Франции… по всему миру. Так, мифы бессмертны, но не вечны – экзотический рецидив советской системы раньше или позже себя изживет. Думающие люди ждут этого с надеждой, но и с тревогой – сегодня мы знаем, как тяжел бывает путь к свободе.

*снимки из личного архива Алены Браво

Фото - Tria Giovan

Читай также. Мексика-1989